Читать книгу "Снимая маску. Автобиография короля мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера  - Эндрю Ллойд Уэббер"

За несколько недель до того, как отправиться в колледж, я обсуждал с Десмондом идею поставить наше шоу с одним из Драматических обществ Оксфорда. OUDS (Oxford University Dramatic Society) было основным. Еще существовала the Experimental Theatre Company или ETC. Для семнадцатилетнего первокурсника это была чрезвычайно самонадеянная мысль. Оба общества были хорошо известны в театральных кругах и часто гастролировали за пределами Оксфорда, иногда даже выступали за границей. Десмонд был достаточно сведущим в таких вопросах, но он не осадил мой пыл. Так что я арендовал дребезжащее пианино, тем более, никто в колледже не высказался против. И написал президентам этих двух драматических обществ. Письма, как я помню, получились довольно подобострастными, но с легким намеком на то, что я – будущая легенда Вест-Энда, и им лучше встретиться со мной, пока еще есть такая возможность.

Госпожа удача не замедлила улыбнуться мне уже во время первого ланча в готическом зале Магдалины. Я совершенно случайно сел рядом с первокурсником юридического факультета по имени Дэвид Маркс. Он стремился стать актером. И, как оказалось, обладал незаурядным талантом. После того как он получил все оксфордские театральные награды, он стал президентом OUDS. Меньше, чем через год после нашего знакомства, он дебютировал в роли Розенкранца в первой постановке «Розенкранц и Гильденштерн мертвы» Тома Стоппарда на фестивале Edinburgh Fringe. Однако Дэвид так и не стал профессиональным актером, он выбрал карьеру судебного адвоката, признавшись, что актерство показалось ему слишком монотонным занятием. Также он был человеком, который согласился первым сыграть роль доктора Томаса Джона Барнардо.

Очень скоро я познакомился с руководящими студентами. OUDS было под управлением Боба, теперь сэра Боба Скотта, которому суждено было стать манчестерским повелителем искусств и спорта. Дэвид Вуд возглавлял ETC. Он был успешным актером, писателем и автором песен и именно его ETC казалась наиболее подходящим домом для «Таких, как мы». Мы несколько раз встречались и даже обсуждали, что, поскольку Вуд неплохо поет, он может занять место Дэвида Маркса и сыграть доктора Барнардо. Мы решили, что мюзикл можно показать в Оксфордском театре после летнего семестра 1966 года. Была, однако, небольшая загвоздка. У нас все еще не было сценария. Так как это был проект Десмонда, я не мог предложить ему бросить его звездного романиста Лесли Томаса ради какого-нибудь начинающего оксфордского драматурга.

В общем, «Такие, как мы» был в несколько ином виде, чем гремевшая тогда по всему Оксфорду пьеса. «When Did You Last See My Mother?» была написана студентом второго курса и срежиссирована OUDS, постановка в Лондоне не заставила долго ждать. Автор пьесы стал самым юным драматургом, чья пьеса появилась на сцене Вест-Энда. Его звали Кристофер Хэмптон, он учился в той же школе, что и Тим Райс. И, поговаривали, его работа была отголоском гомосексуального насилия в Лансинг-Колледже. Я никогда не обсуждал эту тему с сэром Тимом, потому что, думаю, едва ли он мог рассказать что-то новое.

Крис был на насколько лет старше меня, но, очевидно, что «Такие, как мы» не мог ждать, пока я присвою звание «самого юного автора Вест-Энда». И, конечно, я его не получил. Впрочем, 25 лет спустя мы с Крисом были удостоены премией «Тони» за «Бульвар Сансет».

Тем временем в оксфордских драматических кругах распространился слух о социально-неприспособленном семнадцатилетнем парнишке, живущем в огромной комнате с видом на луг и, вдобавок ко всему, с пианино. Таким образом, я познакомился с несколькими начинающими сценаристами и авторами песен, некоторые из которых впоследствии построили завидную театральную карьеру. Но очень скоро я убедился, что ни у кого из них не было таких ловких рифм и, что еще важнее, такого оригинального слога, как у Тима. Спустя годы я начал время от времени замечать подобные фигуры речи у Криса Хэмптона. Хотел бы я познакомиться с их преподавателем английского в Лансинг-Колледже.

В 1965 году оставалось еще несколько десятилетий до появления мобильных телефонов, так что единственным способом связи с внешним миром была телефонная будка за домиком привратника, куда вечно выстраивалась огромная очередь. Я стал слишком часто ездить в Лондон – боялся, что Тим забудет о своем юном оксфордском соавторе. Я не умел планировать свое время и старался делать слишком много вещей одновременно. В итоге учитель истории вызвал меня к себе. Он сказал, что семнадцать лет – слишком мало для Оксфорда, и я должен взять академический отпуск на год. Он действительно был очень добр и даже предложил оставить у себя часть моих вещей, если я не смогу забрать их домой. В моей душе сразу же появилось сомнение, как я поставлю «Таких, как мы» в Оксфорде, если сам буду не здесь. Но все мои попытки доказать, что я справляюсь, сталкивались с ответом «Увидимся в следующем октябре».

7

Юношеские оперы, поп-кантаты

Мой непредвиденный академический отпуск означал свободное время вплоть до октября, когда я должен был вернуться в университет. Было ясно, что с моим возвращением в Лондон «Такие, как мы» с малой долей вероятности окажутся летом на сцене Оксфордского Театра. Демо-версия песен была записана. Сценария все еще не существовало. Отец помог мне взять пару уроков в Королевском музыкальном колледже. Я несколько раз ездил в Италию к Ви и Джорджу. И там по приглашению американского владельца Southern Music посетил музыкальный фестиваль в Сан-Ремо, где познакомился с Джином Питни. Я проводил время со старыми школьными друзьями, навещал Дэвида Маркса в Оксфорде, иногда виделся с Тимом, который все еще работал в конторе Pettit and Westlake, с третьей попытки сдал на права, проводил брата в школу и все в таком духе. То есть не такие вещи, которые могли бы заинтересовать читателей и издателя. За исключением одного анекдота, который я уже неоднократно рассказывал в других местах. Единственная проблема в том, что все эти годы я распространял ложные сведения.

История заключается в следующем. В 1966 году я часто посещал магазин на отшибе Фулхэм-Роуд, где продавали дешевые копии последних пластинок, украденных неизвестно где. Рядом с ним был магазин безделушек. Однажды проходя мимо, я увидел в окно замызганный холст, который выглядел, совершенно как «Пылающий июнь» Фредерика Лейтона – наверное, одна из самых известных викторианских картин. Несмотря на то что живопись викторианской эпохи тогда все еще считалась ничего не стоящей, 50 фунтов, которые затребовал продавец, показались мне грошовой ценой (сегодня эта сумма эквивалентна 890 фунтам). Так что я отправился упрашивать бабушку одолжить мне нужную сумму. Когда она узнала, на что нужны деньги, она твердо сказала, что в ее доме нет и не будет места викторианскому мусору.

Раньше я говорил всем, что картина была куплена начинающим арт-дилером Джереми Маасом. Позже он продал ее пуэрториканскому цементному барону по имени Луис А. Ферре, который собирался открыть музей в Понсе, своем родном городе на юге острова. По-видимому, у Ферре было правило – никогда не платить больше 5 тысяч долларов за что-либо. В те дни на эти деньги можно было купить несколько акров викторианских полотен, что и сделал Ферре, приобретя среди прочих такие великолепные картины как, например, шедевр Берна-Джонса «Последний сон короля Артура в Авалоне». Ирония заключается в том, что картины такого важного «эстетического движения», созданные в попытке запечатлеть красоту природы, нашли свое пристанище на острове, с которым эта самая природа обходится так жестоко. Сегодня «Пылающий июнь» считается «Моной Лизой Южного полушария». Картину выставляли в галерее «Тейт» и, черт подери, скажете вы, теперь она стоит миллионы. В общем, бабуля лишила меня шедевра Викторианской эпохи. Я писал и рассказывал об этом десятки лет.